Дайджест онлайн-дискуссии "Северный Кавказ: новые конфликты или линии напряжения".

31 марта  на "Кавказском Узле" состоялась онлайн-дискуссия «Северный Кавказ: новые конфликты или линии напряжения".

В ходе дискуссии обсуждались вопросы:

1. Северный Кавказ: существующие и потенциальные линии напряжения. Основной докладчик А. Квахадзе.

2. Старые конфликты на Северном Кавказе – консервация или актуализация?  

3. Кавказ в условиях Конституции Путина: опасения и перспективы.

В дискуссии участвовали:

Фатима Албакова, профессор МГУ, Москва

Алексей Гуня, доктор географических наук, Институт географии РАН, Москва

Алеко Квахадзе, исследователь Фонда Рондели, Грузия

ASLAHAN

Евгений Иванов, младший научный сотрудник Научно-учебной лаборатории мониторинга рисков социально-политической дестабилизации НИУ-ВШЭ, Москва

Катерина Нерозникова, журналист, редактор регионов МБХ медиа, Москва

Магомед Оздоев, член коллегии Экспертного клуба "КавказPro", Ингушетия

Ирина Стародубровская, кандидат экономических наук, руководитель научного направления «Политическая экономия и региональное развитие», Институт экономической политики имени Е.Т. Гайдара, Москва  

Шахрудин Халидов, политический обозреватель газеты «Новое дело», Махачкала, Республика Дагестан

Мурат Шогенов, кандидат психологических наук, доцент КБГУ, Нальчик

Идрис Юсупов, журналист, Махачкала, Республика Дагестан

Ахмет Ярлыкапов, с.н.с., кандидат исторических наук, МГИМО, Москва

Северный Кавказ: существующие и потенциальные линии напряжения

Квахадзе, открывая дискуссию, указал, что «в последние годы, число жертв вооруженного конфликта на Северном Кавказе значительно снизилось. Вооруженные джамааты и поддерживающие их сети прекратили свое существование в регионе в связи с конфликтом в Сирии и жесткими силовыми мерами со стороны властей. Несмотря на это затишье, на Северном Кавказе до сих пор присутствуют очаги напряжения».

Квахадзе выделил несколько очагов напряжения на Северном Кавказе, одним из которых является земельный конфликт. «Пример земельного конфликта межреспубликанского уровня - это демаркация границы между Чеченской республикой и Ингушетией, за чем последовала серия протестов в Ингушетии. Небольшие протесты также имели место в приграничных регионах Чечни и Дагестана, где жители дагестанских сел протестовали против возможной передачи земель Чеченской республике. Среди внутререспубликанских территориальных спорах стоит отметить события в Кенделене, где произошла стычка между балкарскими и черкесскими активистами. К тому же, стоит добавить и земельный вопрос в Северном Дагестане между аварскими переселенцами и тюркскими народами (кумыками)».

Квахадзе выделил среди потенциальных конфликтов противостояние между разными течениями ислама. По его мнению, это «напряженные отношения между салафитами и приверженцами суфийских течений. Ситуацию усугубляет и тот факт, что сегодня религиозный вопрос на Северном Кавказе сильно контролируется силовыми структурами и создалась дихотомия – традиционный (то есть «правильный») и нетрадиционный («неправильный») ислам. Существует и потенциал напряжения между шиитской и салафитской общинами в Дагестане».

Нерозникова напомнила о существовании проблемы кровной мести в Чечне.  «Количество кровников в Чечне при Рамзане Кадырове выросло очень сильно и продолжает расти (все это связано с пытками, убийствами и исчезновениями людей). Этого конфликта власть боится больше всего, так как это угроза непосредственно жизни самых «верхов». Власть в республике создала себе очень большую проблему, которую можно только сдерживать. И если уж какая-то угроза войны и есть в Чечне, то именно войны внутренней». 

Халидов считает, что неизбежен конфликт внутри местных элит.  «Дальнейшее укрепление вертикали власти, все более нервирующее часть местных элит, наряду с сокращением финансовых вливаний и введением режима жёсткой экономии, несёт в себе опасность обострения борьбы местных кланов за административные и материальные ресурсы».

Конфликт по поводу границ

Стародубровская  считает, что сейчас самым заметным является конфликт вокруг границ. «Я недавно была в Ингушетии. Наиболее серьезное и долговременное последствие этого конфликта - тотальное разочарование в любой государственной власти, и региональной и федеральной, в ее способности обеспечить законность и справедливость», - подчеркнула Стародубровская.

Нерозникова также считает, что конфликт по поводу определения территориальных границ будет развиваться. «Комиссии по определению границ с Калмыкией и Ставропольским краем должны были начать работу в 2019 году, но процесс заморозили. Комиссия с Дагестаном начала даже работать, но и эту работу заморозили. Вполне вероятно, что такого сильного сопротивления, как в Ингушетии, уже не будет, потому что для многих пример Ингушетии стал очень показательным и пугающим», - рассказала журналистка.

Противостояние «суфизм»- «салафизм» потеряло актуальность

Стародубровская , комментируя основной доклад,  не согласилась с Квахадзе и сказала, «что в ситуации отсутствия вооружённого противостояния конфликт внутри ислама существенно смягчается. Особенно ярко это было видно во время протестов в Ингушетии, где намаз на площади проводили и суфийские, и салафитские имамы. В Дагестане линии разделения тоже становятся  не такими жесткими, как раньше».

Аскеров, читатель КУ, считает, что «классификация противостояния по линии "суфизм-салафизм" сегодня уже неактуальна». По его мнению,  начинает доминировать ценность единства уммы. Аскеров отметил, что «сегодня политически активные и оппозиционно настроенные мусульмане демонстрируют способность к сотрудничеству и объединению без споров на тему ашаризма или салафизма».  Конфликт"суфиев" и "салафитов" вроде как исчерпан, но говорить, что конфликта внутриисламского больше нет  тоже неверно. Скорее можно говорить о появлении двух новых полюсов и о процессе консолидации мусульман вокруг этих полюсов».

Иванов добавил, что «уход от открытого силового противостояния между исламскими школами говорит лишь о снижении градуса борьбы, но не об исчерпании конфликтов как таковых».  Исследователь подчеркнул, что обострилась  конкуренция на идеологическом и образовательном поле, куда сместились линии столкновения. «Здесь преуспеют те, кто предложит более понятные и близкие "программы"  и более качественную инфраструктуру». 

Шогенов считает, что внутриисламские проблемы, без сомнения, актуальны. «Однако не менее тревожным является значительное культурное, ценностное и, если хотите, идеологическое дистанцирование между светским и религиозным населением. Особенно это стало заметно в ситуации нынешней эпидемии, которая отразила разницу в представлениях жителей региона о том, что есть благо для всех, а что – нет.  На Северном Кавказе линия явно проходит по границам религиозной идентичности. Не рассуждая тут о том, кто прав, хочу лишь обратить внимание на этот фактор деконсолидации современного общества на Северном Кавказе».

Стародубровская: «Я не соглашусь с тем, что в условиях эпидемии различия в представлении о том, что является благом, проходит по границе религиозной идентичности. В исламской среде наблюдаются те же дискуссии, что и в среде светской. И решение значительного числа мечетей не проводить пятничный намаз, чтобы не способствовать распространению эпидемии, демонстрирует высокую гражданскую ответственность этой части населения».

Халидов: «Сегодня вопрос о выходе из федерации никто не ставит, нет легальных политических сил, озвучивающих такую повестку. Картина будущего уже не выглядит столь апокалиптически, как это рисовалось в последней декаде прошлого века. В случае пограничных споров религиозные, политические и иные противоречия уйдут на второй план. Так было не только в Ингушетии в 2018-2019 гг. Различные чеченские политические силы в вопросе размежевания также придерживались близких позиций. При всём этом само противостояние внутри исламских течений никуда не делось и всё ещё имеет высокий конфликтный потенциал».

«Проблемность» Кавказа – это упрощение

Шогенов поднял вопрос о том, насколько применимо определение «проблемный» по отношению к Северному Кавказу. «Проблемность» региона стала некой лейблом, легитимирующим все, что происходит на Северном Кавказе. Однако, на мой взгляд, это упрощение».  Шогенов считает, что «кризисное управление было отточено на Северном Кавказе и фактически стало ведущим стилем государственного управления».

Гуня считает, что сложно представить себе Северный Кавказ без конфликтов. Они были и будут, являясь индикатором развития. «Важно, как они регулируются, какова цена? В частности, применяется ли насилие». По мнению ученого, применение физического насилия снизилось.»Оно не исчезло совсем, но серьезно ограничилось в масштабах и распространении». Гуня считает, что ситуация с вирусом станет отправной точкой для переформатирования общества (в сторону цифровизации?, трансформации роли государства?).  «Вопрос в том, насколько северокавказские сообщества смогут устоять, адаптироваться».

Шогенов в своем выступлении подчеркнул, что «институциональная среда не обеспечивает доступ широкому кругу акторов к участию в обсуждении проблем публичной региональной политики, хотя запрос на то определенно существует. Единственным способом артикуляции интересов и требований становится конфликт и протест как внеинституциональные формы гражданского и политического участия».

Ярлыкапов поднял вопрос о новом типе конфликта  -  противостоянии между местными элитами на Северном Кавказе и мигрантскими сетями на территории остальной России. «Порой эти сети могут достаточно серьезно о себе заявить и влиять на то, что происходит в регионе, заставить считаться с собой. Внутренняя российская миграция северокавказцев вполне может оформиться в виде силы, способной влиять на то, что происходит на родине», - указал ученый.

Москва виновата во всем?

Юсупов, говоря о возможных конфликтах на Северном Кавказе, отметил, что основой для развития многих конфликтов являются зачастую искусственно созданные факторы. «При должной организации диалога в обществе, на различных уровнях власти, уверен, что конфликты могут быть предотвращены.В условиях транзита-сохранения власти, мировой экономической ситуации, перспективы по развитию региона также представляются не слишком оптимистичными — как в политической, так и в экономической сферах. В общем, прогноз развития — стабильно депрессивно-негативный».

Халидов обратил внимание, что в Дагестане раздражающим фактором, особенно у молодежи,  становится декоренизация. «Возможно нарастание антагонизма варягов и местного населения. Население постепенно приходит к пониманию того, что замена высшего чиновничества на «варягов» отнюдь не является панацеей от всех бед местной экономики и системы управления.  Хотя раньше призывы назначить на руководящие посты пришлых специалистов раздавались довольно часто.  Видя индифферентность части управленцев новой волны, непонимание ими местной специфики, а порой и неуважение к традициям и даже базовым основам дагестанского этикета, местный обыватель начинает воспринимать новую когорту чиновников как людей априори равнодушных к нуждам людей, если не враждебных по отношению к дагестанцам». 

Гуня: «Свести все проблемы к деструктивной деятельности Москвы, было бы упрощением. Не отрицая имеющихся деструкций, исходящих из Москвы, я все-таки обратил внимание на неопределенность будущего любого (не только кавказского) сообщества в современных социально-политических условиях. Вряд ли есть радикальные рецепты бесконфликтного развития».

Халидов указал, что падение доходов, усиление социального расслоения, люмпенизация широких масс становятся  конфликтогенными факторами. «Если в нулевые основным дестабилизирующим фактором в республике считался религиозный экстремизм, то сейчас он отошёл на 2-й, если не на 3-й план. Поляризация широких слоёв населения в мировоззренческом плане, разность в понимании ценностей и жизненных установок довольна сильна, но, как показывает практика, не настолько конфликтогенна. Долгие годы доморощенные террористы использовались прямо или косвенно финансово-криминальными кланами в своих интересах, а Москву при этом убеждали в необходимости того или иного чиновника как гаранта сохранения стабильности в республике . Социальная неустроенность, неравенство и коррупция становятся все более важными составляющими для возможного социального протеста».

Что объединит Кавказ?

Иванов: Сейчас уже практически не приходится говорить о межэтнических конфликтах как таковых. Их доля в общем объеме кризисных явлений невысока. Объединяющими факторами служат религия, хотя и здесь можно встретить конфликт идентичностей (религиозная vs этническая). Также это могут быть большие социальные и благотворительные проекты.  Определённую роль играет уровень образования. Он должен повышаться при расширении охвата. Образованные люди в основной массе менее склонны к подобного рода конфликтам. Сюда же можно добавить межэтнические браки, которые сглаживают границы между этносами, мобильность населения и урбанизацию (с некоторыми оговорками, поскольку даже в городах могут воспроизводится этнические анклавы и т.д.)».

Албакова : «Объединяющим и стабилизирующим регион фактором должна выступать не формальная, а современная система устройства региона, с учетом  факторов геокультурных и результатов многоступенчатой социокультурной модернизации народав С.Кавказа за последнее столетие. Надо, наконец, перестать видеть Северный Кавказ  примордиально-конструктивистской  лабораторией». 

Кавказ в условиях Конституции Путина: опасения и перспективы

Шогенов: «В Кабардино-Балкарии опасения в связи с поправками в Конституцию испытывают представители гражданского общества, в частности, национальные общественные организации и правозащитники. Также это представители академического сообщества, которые видят в изменениях угрозу как политической субъектности, так и культурной идентичности народов региона.

Их позиция может найти достаточно заметную поддержку среди различных социальных групп, преимущественно светского городского населения с высоким уровнем образования и средним уровнем доходов.  Это категории ранее избегали какого-либо выражения своих протестных настроений, однако на фоне растущего общего недовольства властью могут воспользоваться своим правом гражданского участия. Перспективы будут зависеть от того, удастся ли республиканским властям (еще один из немногих, осознающих свою политическую субъектность акторов) выстроить открытый гражданский диалог с участием всех заинтересованных акторов, не отдавая новый конфликтный дискурс на откуп «безопасникам», обычно предпочитающим заморозку конфликтов, а не конструктивную их трансформацию».

Нерозникова: «Всем из-за вируса не до этого. Реально никого не интересуют сейчас вопросы изменений, все заняты другими проблемами, а это значит, что изменения - какие бы они там ни были - пройдут легко и без сопротивления».  

Иванов: «Изменения утвердят (де-факто уже могут вступить в силу). У Путина появляется опция "обнуления". У него ещё 4 года текущего срока.  В кавказском разрезе это означает сохранение путинской модели, т.е. с дальнейшим укреплением вертикали и централизацией. Вчера был дан новый импульс полпредам, которые на Кавказе весомые фигуры. Регионы будут получать "варягов" и десанты из управленцев-технократов. И как уже писали здесь ранее, это будет вызывать недовольство местных. Например, молодёжи, которая теряет возможности реализоваться внутри своего региона на политическом поприще в более конкурентной среде».

Электронная платформа заменит многих?

Халидов:  «Вопреки общераспространённому мнению представителей нацменьшинств на Кавказе, по крайней мере в Дагестане, меньше всего беспокоят поправки, касающиеся статуса русского языка и народа как государственно образующих. Большую тревогу вызывает чувство неопределённости и ощущение того, что Закон, даже основной, может подлежать ревизии в угоду сиюминутным конъюнктурным интересам. Это чувство отравляет коллективное сознание и лишает какой-либо веры в будущее , не говоря уже о придании властям хоть какой либо толики легитимности . Меня лично беспокоит в первую очередь не вопрос трансфера и персоналий . Они не так страшны, как вопрос кардинальной трансформации институтов власти и сосуществования членов социума . Мы становимся свидетелями репетиции того мрачного и недалёкого будущего, которое социологи и соцантропологи называют технотронным концлагерем и воплощением в жизнь худших форм футуро-архаики ( 2023-2024 гг) .

Все эти карантины и жесткие законопроекты о комендантском часе оставляют самое гнетущее впечатление. И здесь поправки в Конституции, где принцип социального государства заменяется принципом государства платных услуг и электронного правительства, играют ключевую ролю . В течение 3-4 лет посредники между системой и гражданами, представленные учителями, врачами и чиновниками, будут не нужны . Электронная платформа заменит многих, и это уже намного серьезнее трансфера и несменяемости власти. Это цивилизационный слом, который ударит по нестабильному  Кавказу особенно больно» .