Государство-гарнизон

НАСТОЯЩИЙ МАТЕРИАЛ (ИНФОРМАЦИЯ) ПРОИЗВЕДЕН И РАСПРОСТРАНЕН ИНОСТРАННЫМ АГЕНТОМ ООО "МЕМО", ЛИБО КАСАЕТСЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ ИНОСТРАННОГО АГЕНТА ООО "МЕМО".

Ветеран одной из войн за независимость мятежной провинции после победы уехал искать счастья в государство, которое этой провинции помогало победить. В этом большом государстве таких, как он, уже было немало, из всех профессиональных навыков главным было искусство прицельной стрельбы, и так вышло, что в одной из полемик наш герой застрелил былого соратника. Об этом узнали на родине, где и у убитого, и у убийцы были братья, тоже уважаемые люди, еще вчера сражавшиеся в одном окопе. Словом, брат отомстил за брата. А у того были другие братья и друзья. И в той бойне, которая началась после, победителей погибло больше, чем во время войны.

Государство-гарнизон-офшор

Победить метрополию - только полдела, эту победу надо удержать. Лучшего способа консервации победы, чем консервация осадного положения, не придумано. Непризнанное государство стартует в жанре "государство-гарнизон".

Мир немного разочарован: он ведь так сочувствовал тем, кто месяцами выживал в подвалах под бомбежкой. Мир где-то даже радовался их победе - из простой бытовой ненависти к человеческому злодейству, а неполитические симпатии всегда на стороне слабого. Война кончается, и мир еще не знает, что те идеалисты, которые после победы уповают на демократию, проигрывают в пух и прах, и от Масхадова этот мир отвернулся раньше, чем от всех остальных.

Вместо торжества демократии налицо полный синдром того, что мир так не любит: шпиономания и тотальная контрразведка, стрельба по лидерам, диковинная экономика, которая может быть только контрабандной. Хоть экономическое наследство, полученное победителями, как правило, состоит из руин, соблазны исчисляются миллионами долларов. Непременная блокада - живая вода здешнего первоначального накопления. Первым карабахским прорывом стали бензовозы с иранскими номерами, не замечавшие никаких границ. Границы, как и вообще все, контролирует власть, естественно, военная. Тропки протаптываются и через линию фронта, ведь по ту ее сторону тоже обитает власть - от своей международной признанности подверженная соблазнам ничуть не меньше. На пограничном мосту через Ингури грузинские партизаны забивают банальную коммерческую стрелку абхазским боевикам. Свободолюбивые курды Оджалана в боях с турками теряли в несколько раз меньше бойцов, чем в столкновениях с курдами Барзани, - за право контролировать, словно во имя торжества контрабанды, выжженные ирано-иракской войной земли между Ираном и Турцией. Объемы богатств, протекающих через Рокский тоннель, кратчайший путь из России через Южную Осетию на весь Южный Кавказ, носят вполне бюджетообразующий характер: около 300 миллионов долларов - это только из России. В 96-97 годах эта дорога была великой трассой по переброске в Россию спирта, поступавшего в грузинские порты Поти и Батуми.

Эти спиртовые времена, кстати, были здесь и самыми мирными. Словом, статус-кво вычисляется сам собой.

А порыв к независимости все еще кажется инстинктивным и случайным, компромисс представляется делом грамотно поставленных переговоров и дипломатической техники. И в этом все еще уверен мир, которому все меньше нравятся новые суверенитеты.

Мир ведь по-прежнему относится к случившемуся как к недоразумению. В его тысячелетней теории не может существовать государства, флаг которого не реет перед небоскребом ООН, значит, надо каким-то способом возвращать эту странную практику к соответствию теории. Мир ищет компромиссы, и мятежные власти готовы сотрудничать в их поисках. Но метрополия всегда опаздывает на шаг, ей случившееся тоже кажется досадным казусом. Сегодня Грузия отказывается подписать с Абхазией договор о конфедерации в общих границах, а завтра на такой вариант Абхазия уже не согласна. Метрополия все еще уверена, что время работает на нее, а первое поколение мятежников задорно и упрямо, оно уже вкусило соблазнов и не допускает пути назад. Близость к компромиссу остается кажущейся, последний шаг невозможен, потому что любой компромисс в такой ситуации - это поражение как для одних, так и для других, а такого поражения не простят своей власти ни те, кто уже победил, ни те, кто ждет реванша.

Но главное даже не в этом. Теперь, спустя годы и десятилетия после того как все началось, этот шаг уже и не стоит того, чтобы на него решаться. Ситуация застыла и стала привычной реальностью, зачем что-то менять? Один крупный азербайджанский политик, высказав официально все на тему того, что Баку никогда не смирится с потерей территории, вышел в кулуары, и я уточнил: а что, на самом деле Азербайджан засыпает и просыпается с мыслью о возвращении любой ценой Карабаха? Он улыбнулся. "Да уже давным-давно привыкли - есть вещи и поважнее. А что, в Армении разве не так?"

Эффект второй генерации

Спустя пять-шесть лет после явочного обретения независимости статус-кво становится незыблемым. Все трудности, переживаемые теми, кто рвется на политическую карту, работают на властный военизированный клан. Победу надо сохранить, враг не дремлет, значит, все единодушнее сплачиваются вокруг власти те, кто еще остается в качестве населения. Любая оппозиция автоматически превращается в предателей, а любой политический конкурент - в оппозицию.

На самом деле беглецы знают, что войны не будет. Метрополия - член цивилизованной семьи народов, стало быть, ничего брутального в отношении сбежавших подданных позволить себе не может. Конечно, мир, если совсем честно, немного преувеличивает свою брезгливость к силовым расправам - будь он уверен, что операция пройдет в считаные дни и никто не успеет собрать Совет Безопасности, он не изгонит страну-

бомбардировщика из своих рядов. Ради спокойствия и возвращения всего и вся в русло привычной теории можно пойти и не на такие жертвы. Но все заинтересованные стороны отлично знают, что блицкрига не будет, что партизанские войны выигрываются только в репортажах гостелевидения из Грозного. Тем более что для утоления чувства реванша этого телевидения вполне достаточно.

Проблема не в войне, а, наоборот, в мире. В государствах, которых нет, время течет по общепринятым календарям, вырастает поколение, которое ничего не знает о том, как добывалась независимость, зато смотрит телевизор, по которому показывают совсем иную повседневность. "Мой сын, - рассказывал мне один известный абхазский политик, - недавно съездил в Майкоп. Вернулся с горящими глазами, будто побывал в Париже..." И власти все труднее объяснять, ради чего терпеть эту постылость в жанре натурального хозяйства.

Первая генерация власти умела организовать победу, могла обеспечить физиологическое выживание. Но перспектив не видно. У метрополии имеется, по крайней мере, нефть. Или место для очередной трубы. Словом, есть шансы. Вчерашние мятежники все свои шансы уже отработали. Кроме нескольких мешков муки из гуманитарной помощи им рассчитывать не на что. Без политических прорывов не пришвартуются в сухумском порту новые современные суда и не пойдут настоящие инвестиции даже из стран, провозгласивших себя братскими. Еще немного - и некому будет защищать завоеванную независимость: иранских бензовозов и вывозимого абхазского леса хватает только для избранных, и уже никакая история победы не удерживает население от глухого ропота. Режим, прижатый к стенке, ощетинивается. В монолитном единстве обнаруживаются трещинки.

Это - критическая точка. Именно в этот момент решается вопрос о независимости, за ответ на который ошибочно был принят триумф в давней войне. Тут-то и становится ясно, было ли в порыве к свободе что-то еще, помимо случайного стечения политических обстоятельств.

Косово, возможно, было обречено на судьбу Чечни, если бы не международное продолжение в марте 1999-го. С этого момента в Косово начинается невиданный и глобальный эксперимент по сотворению мира, импульсы отделения и независимости подпитываются таким генератором, которых нет более нигде, и потому для общего исследования случай выдающийся, но с научной точки зрения частный. В других местах экзамен проходит совсем по-другому: готово ли и дальше такое образование существовать в привычном гарнизонно-офшорном жанре.

В 99-м году суверенный Карабах переживал такой кризис, что, казалось, из него можно выбраться, только окончательно легализовав модель военной диктатуры. С некоторым запозданием к этому этапу подошла Абхазия.

Однако все вышло наоборот.

Ресурсов для поддержки былой модели власти не хватает. Эта власть уже не может править по-военному и не может объяснить подотчетному свободолюбивому населению, ради чего мучиться спустя десять лет после победы. А закостенеть эта власть не успевает - в чем, может быть, единственный шанс такого государства. Падение кандидата в карабахские военные диктаторы, харизматического министра обороны Самвела Бабаяна, и болезнь абхазского лидера Владислава Ардзинбы застигли проекты вертикали власти где-то в середине цикла. Недостроенный режим превращает основу любой клановой власти - операцию "Преемник" - в унылую незавершенку. В Карабахе преемника и не потребовалось, власть вернулась к тому, кто при Бабаяне отправлял ее чисто ритуально, - к президенту Аркадию Гукасяну. Президентские выборы в Абхазии некоторым образом ставят под вопрос приоритет Киева в деле цивилизованных выборов в постсоветье.

Словом, приходит новая генерация. У нее есть соблазн побороться за право наследования созданных клановых богатств, но сделать это уже непросто: оппозиция перестает быть предателем идеалов независимости. Государство-гарнизон превращается в государство, обнаружившее возможность все начать с исторического нуля. Никакие другие подходы, кроме срочной либерализации, Карабах от взрыва не спасали. Сегодня налоговое законодательство в Карабахе таково, что некоторые серьезные армянские бизнесмены уже предпочитают перебираться сюда. Еще несколько лет назад в Карабахе сомнение в лозунге "Навеки с Арменией" было едва ли не признанием в предательстве. Сегодня он если и произносится, то уж никак не из зависти к тем, кто остался на исторической родине.

В сухумских офисах и отдельных, даже правительственных, кабинетах об обреченности на российскую политическую и экономическую иглу говорят без восторга: "Будь наша воля, мы бы стали такими западниками, что Саакашвили бы иззавидовался". Государства, которые начинают с нуля, не испытывают тяжкого выбора между Западом и Востоком. Здесь государстве сложились все необходимые институты, причем зачастую даже более действенные, чем в метрополии. Кроме одного: флага перед зданием ООН, без которого оно все равно остается вещью в себе со всеми вытекающими из этого искушениями и опасностями.

Обреченные на маневры

А мир привыкает и успокаивается. Даже Москва при всех своих воинственных заявлениях явно не прочь избавиться от бремени забот, ею же некогда порожденных. "Это ваша война!" - объясняет Путин в Ереване, и его слышат в Степанакерте. И с тревогой вслушиваются в Сухуми. Даже от самых подозрительных российских евразийцев уже довольно давно не слышно ничего конкретного насчет реальных разногласий с американцами по поводу абхазского урегулирования, никаких признаков принципиального спора не доносится из минской группы ОБСЕ по урегулированию в Карабахе.

Словом, как угодно, но без войны. Более того, в Москве хорошо догадываются, что война на самом деле никому и не нужна - ни молодому Алиеву в Карабахе, ни Саакашвили в Осетии и Абхазии.

Зато те, кто не находит возможности вписаться в картину мира, проводят регулярные учения, и Саакашвили, взыскующий славы собирателя грузинских земель, оказывается как нельзя более кстати. Призрак войны не должен оставить успокоившийся мир равнодушным. Мир нужно держать в напряжении, иначе он просто внесет описываемые казусы в список досадных исключений из своей теории и, легализовав их в таком качестве, навсегда про них забудет.

Конечно, он будет продолжать обсуждать возобновление железнодорожного сообщения, без которого, впрочем, и Грузия, и Абхазия уже научились обходиться. Можно обсуждать мандат российских миротворцев в Гальском районе. Можно обсуждать все, что угодно, и это будет выглядеть напряженной работой по урегулированию кризиса, на нюансах которой строятся предвыборные программы и крепятся рейтинги.

А главный вопрос уже можно не обсуждать. Он никому из участников процесса неинтересен. Вернуться к нему можно будет и попозже. Через год. Через десять. Через пятьдесят. Когда что-нибудь на свете поменяется так, как сегодня, никто не возьмется даже пофантазировать. Что еще нужно Карабаху или Абхазии? Они хотели свободы - они ее получили. Они независимы. То есть целиком предоставлены самим себе.

Соблазненные и непризнанные

И все заинтересованные стороны апеллируют к международному праву, в котором про них ровным счетом ничего не сказано. Там, где нет права, складываются негласные правила, на которые все вынуждены соглашаться. Каким-то непостижимым образом пытаясь вверстать протаптываемый компромисс в многотомный свод международного права. Эти правила - уже почти законы, но, как сами Абхазия и Карабах, непризнанные.

И противоречия, на живую нитку латаемые международными законниками, переходят на совершенно другой уровень.

Предпринявшие свою успешную попытку к бегству ставят под сомнение вековой принцип государственной целостности, то есть суть государства вообще. Они в массовом порядке являют возможный новый способ образования государств - самочинно, на ровном, можно сказать, месте, самым что ни на есть партизанским образом.

Тех, кому побег удался, никто не назовет искусственными образованиями - они как раз в высшей степени естественны, как сравнительно естественны их границы. Они, за отдельными исключениями, моноэтничны - это, в сущности, идеальные политические элементарные частицы без внутренних противоречий. В этих государствах ровным счетом ничего нет: это государства - чистые листы, готовые к тому, чтобы на них писалось все самое лучшее. Сегодня маршрут через Рокский тоннель, или от Псоу до Ингури, или через выжженный Курдистан - это торжество контрабанды. Но это же при минимальных затратах и есть Великий шелковый путь с незначительными, но чрезвычайно эффективными ответвлениями.

Они открыты - у них нет другого выбора. Им не надо геополитических мифов - они через это уже прошли. Они, в конце концов, появляются как государства в то самое время, когда сама актуальность средневекового понятия государства так очевидно снижается...

Но самым новаторским образом опрокидывая сакральность государственной целостности, они институт этой целостности делают не менее святым для себя самих. Рвущимся на политическую карту мира правила игры не подходят, и они их расшатывают. Но только для того, чтобы потом, когда свершится чудо, вместе со всеми по ним снова играть. Но чудо невозможно.

Великий шелковый путь в очередной раз откладывается. Армяно-азербайджанская граница наглухо закрыта, далай-ламе в очередной раз не дают российскую визу, Саакашвили готовит очередной гуманитарный штурм при поддержке внутренних войск, готовясь выдать за очередное чудо все, что угодно, только не возвращение беглецов, которых никто уже не ловит.

Вадим Дубнов

Опубликовано 6 апреля 2006 года