Казачье движение Кубани: на пути к гражданскому обществу

НАСТОЯЩИЙ МАТЕРИАЛ (ИНФОРМАЦИЯ) ПРОИЗВЕДЕН И РАСПРОСТРАНЕН ИНОСТРАННЫМ АГЕНТОМ ООО "МЕМО", ЛИБО КАСАЕТСЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ ИНОСТРАННОГО АГЕНТА ООО "МЕМО".

Гражданское общество выступает основой государства, но само его понятие, по за-мечанию З. Т. Голенковой, имеет четко выраженный антиэтатический импульс и сильный демократический накал (1). Оказавшись в центре полемической и общественно-политической борьбы, понятие гражданского общества стало терять первоначальный смысл и восприниматься как противостояние, противопоставленность системе государственных институтов. С этой точки зрения, казачье движение, милитаризованное по своей форме и обладающее подчеркнуто этатистской идеологией, может восприниматься как антитеза гражданского общества. Но мы решительно не принимаем подобный подход и постараемся обосновать свою позицию.

Проблема датировки возникновения Кубанского казачества выступает одним из примеров противоречивости, даже спорности сведений, питающих "казачью тематику". Так, в решении этого вопроса допустимы различные основания отсчета возраста:

- с 1696 г., по установившейся традиции "Кубанское казачье войско имеет старшинство с 1696 г. по вошедшему... в его состав Хоперскому полку Кавказского линейного войска, образовавшемуся в 1767 г. из поселенных, с 1716 г., возле Новохоперской крепости остатков рассеянных после Булавинского бунта... Хоперских казаков, участвовавших в походе на Азов в 1696 г. ..." (2), датировка традиционная и вместе с тем, если вчитаться, ее основание довольно туманно; по подобной логике возраст Санкт-Петербурга можно отсчитывать от первых Романовых, потомок которых основал северную столицу;

- с 1792 г., заселения Кубани сперва волжскими и донскими, полугодом позднее - запорожскими казаками. Основание не менее сомнительно в силу длительного предварительного нахождения (около 80 лет) на Кубани донских старообрядцев;

- с 1703 г., ухода от войск Петра I на правобережье Кубани донских казаков, ставших именовать себя Кубанскими и в дальнейшем пополнявшихся за счет казачества Запорожья, Волги, Дона. Но так как переселившиеся на Кубань раскольники составили наиболее боеспособные части авангарда турецкой армии, то принятие их за хронологическую точку отсчета существования кубанского казачества ни до революции, ни впоследствии даже не дискутировалось.

Непрерывность споров по вопросам социогенеза казачества позволяет предположить, что причина кроется не только в расхождении методологии, концептуальных аппаратов различных общественных наук (хотя и этот фактор весьма значим (3)). Основных причин подобной ситуации, на наш взгляд, три.

Первая - характерный для середины и конца XIX в. высокий динамизм различного рода административных новаций, нормативно-правовых актов, регламентирующих разнообразные стороны как службы, так и хозяйстйенного уклада казачества. Это вкупе с высоким уровнем автономии местного самоуправления создавало столь мозаичную картину, что вместо единого объекта исследователь сталкивается с множеством таковых, каждый из которых обладает ярко выраженными индивидуальными чертами. Говоря другими словами, вместо "казачества" как целостного социально-исторического феномена мы имеем дело с континуумом "казачеств", внутри которого различия между отдельными топосами могут быть контрастнее различий с общностями других социальных и этнических континуумов. (Вспомним, например, сделанные еще Л. Н. Толстым в "Казаках" наблюдения о том, что гребенские казаки по своему менталитету были ближе к горцам, нежели к русским солдатам, несмотря на единство религии и этническую близость последних.)

Вторая заключается в том, что история, этнология, социология не в состоянии в столь короткий период должным образом обработать внезапно ставшие общедоступными источники (4). Даже обработанная часть материалов была проанализирована совершенно по-разному и потому мало между собой сопоставима. Ограниченные количественно по идеологическим соображениям исследования советского периода мало отличались по степени мифологизации объекта от также идеологически ограниченных работ представителей русской эмиграции. Разница была лишь в знаке: в первом случае царил классовый миф, во втором - казачество зачастую рассматривалось преимущественно с историко-романтизированных позиций "единой и неделимой" имперской государственности, либо же напротив, с позиций сепаратистской идеи Казакии, "Великого Присуда" (5) и т. д.

Третья заключается в самой ситуации, в которой оказались казачьи организации сегодня, их месте и роли в политическом пространстве России. С одной стороны, они стали "яблоком раздора" со стороны различных партий, движений, политических сил и властных элит, стремящихся использовать их потенциал в своих интересах. С другой, казачьи организации возникали "с чистого листа", и формы их работы, система внутренних взаимоотношений и отношений внешних являлись калькой казачьих обществ дореволюционного периода. Но основанием для калькирования выступали чисто субъективные представления их руководства и членов. Иногда за образец зачастую брались нормы, ставшие анахронизмом уже к началу XX в. Попытка совмещения двух социохронологических пластов - создания в последнем десятилетии века ХХ-го структур приблизительно столетней давности - привела к значительной пестроте результатов: возникли столь фантастические и несхожие (не столько между собой, сколько со своими историческими коррелятами) гибриды, как Всемирное братство казачьих войск, казачья партия (!) Н. Козицина в Ростове (6), объединения открыто криминального порядка или Кубанская казачья Рада, из которой впоследствии сложилось Кубанское казачье войско.

Несколько забегая вперед, отметим, что причина значимости казачьего движения в процессе становления гражданского общества кроется вовсе не в его количественных характеристиках в ряду всех прочих субъектов общественно-политического пространства края. (Хотя по параметрам численности членов и структурной разветвленности организаций, объемам "группы потенциальной поддержки", освоения иных ? коммерческой, культурно-просветительной и других форм деятельности, потенциальной и реальной интегрированности в госструктуры, а также возможности взаимодействия с ними могут конкурировать только структуры КПРФ.)

Определенная уникальность общественных организаций данного типа заключается в сроках их "политического долгожительства". В отличие от ряда общественных движений и объединений, либо рассыпавшихся после нескольких лет существования, либо вырождавшихся в узкоэлитарные "кружки по интересам" (7), казачье движение расширяло численность своих рядов и сохранило определенную цельность стратегических ориентиров и перспектив развития.

За период 1991-99 гг. численность казачьих организаций в г. Краснодаре подверга-лась значительным периодическим колебаниям, обусловленным 3 факторами: 1) изменениями в массовом сознании населения края и страны, 2) динамикой политической ситуации и 3) вяло поспевающим за первыми двумя процессом формирования соот-ветствующей нормативно-правовой базы как на общероссийском, так и на краевом уровне.

В период с 1991 г. по 1999 г. зарегистрировано Главным управлением юстиции Краснодарского края 85 казачьих общественных объединений, действующих на территории г. Краснодара. Формирование казачьих общественных объединений имело 2 волны. Первая - это 1991-1992 гг., когда в год регистрировалось более 10 организаций - явление вполне естественное на начальной стадии подобного процесса, когда любое "возникающее с нуля" движение потенциально способно втянуть в свою орбиту большое количество сторонников. Далее "человеческий ресурс" исчерпывается, и всплеск 1995-96 гг. (соответственно зарегистрированы 13 и 21 организация) объясняется макрособытиями российской политической жизни - в первую очередь подготовкой к президентским выборам. Причем, как свидетельствует ряд общероссийских источников, к этому явлению оказывается причастной не только "партия власти" данного периода. Ее политические оппоненты также, по мере возможностей, напрямую или скрыто, через "группы поддержки", инициировали создание различных - в том числе и казачьих - общественно-политических движений, которые в перспективе должны были выступить в качестве параллельных, дублирующих структур.

На последующее снижение численности казачьих общественных объединений влияет не только "конъюнктурно-временной" фактор, но и организационные, юридические моменты. В 1999 г. 34 казачьих общественных объединения ликвидированы решением суда в соответствии с Федеральным Законом "Об общественных объединениях", 26 объединений - по ст. 52 (как непрошедшие перерегистрацию в соответствии с ФЗ) и 8 объединений - по ст. 29 (за непредоставление сведений о деятельности). Деятельность казачьих объединений на территории города Краснодара регламентируется дублирующим Федеральный Закон "Об общественных объединениях" постановлением городской Думы "О положении "Об утверждении Уставов казачьих обществ г. Краснодара"" ? 23 от 9.07.1998 г.

Сегодня, согласно Федеральному Закону "Об общественных объединениях", в г. Краснодаре фактически действует 51 казачье общественное объединение. Казачество изначально было сформировано "сцепкой" трех элементов: воинская служба - самоуправление - землевладение. Указом Президента от 24.04.1998 г. был утвержден Устав Кубанского войскового казачьего общества (атаман Громов В. П.). Данный акт закрепил переход казачества на государственную службу. Вместе с тем, несовершенство законодательной базы и прежде всего отсутствие Закона РФ "О казачестве" фактически не дает казачьим организациям полноценной возможности участвовать в государственной службе.

На сегодняшний день ККВ (Кубанское казачье войско) заключило ряд договоров о сотрудничестве с Управлением лесами "Об охране лесов Краснодарского края казачьими обществами" от 28.04.1997 г.; ГУВД Краснодарского края "Об участии ККВ в охране общественного порядка на территории Краснодарского края" от 05.08.1997 г.; Краснодарским краевым комитетом по геологии и использованию недр "Об охране окружающей среды и эффективном использовании природных ресурсов Краснодарского края казачьими обществами ККВ" от 15.05.1997 г.; Кавказским особым пограничным округом "О совместной деятельности и взаимовыгодном сотрудничестве между правительством ККВ и Управлением ККОПО" от 14.02.1997 г.

Однако подписание данных договоров лишь в малой степени привлекло казаков к выполнению обязанностей по несению государственной службы. Реальных успехов казачьи общества добились только в области охраны правопорядка. В настоящее время в г. Краснодаре действует 18 общественных дружин по охране общественного порядка с общей численностью 487 человек, из которых 135 являются внештатными сотрудниками милиции. За период 01-09.1999 г. органы внутренних дел города совместно с казачьими дружинами провели 110 рейдовых мероприятий, в ходе которых раскрыто 17 преступлений, задержано 22 лица, находящихся в розыске, привлечено к административной ответственности около 13.000 правонарушителей. Постановлением Правительства РФ от 21.07.1999 г. ? 839 "О Федеральной целевой программе государственной поддержки казачьих обществ на 1999-2001 годы" органам государственной власти субъектов РФ и органам местного самоуправления рекомендовано разработать и принять соответствующие программы поддержки казачьих обществ, но на краевом уровне такая программа пока не принята.

Как известно, само понятие "казак" как единица статистического учета исчезает с 20-х годов, и в настоящее время все попытки определения численности казачества даже в рамках отдельной территории представляют собой широкий веер сильно расходящихся значений. Возьмем на себя смелость утверждать, что на сегодняшний день осуществить подобную оценку в принципе невозможно, поскольку в массовом сознании отсутствует единый критерий идентификации и самоидентификации.

Спектр возможных вариантов выбора критерия для самоидентификации мы попы-тались отразить в следующей схеме: считают себя казаками - прямое казачье происхождение (идея "казачества по крови") или при отсутствии такого факта - по критерию "самоощущения" (идея "казак не сословие, а состояние души") и на основании формального членства в какой-либо казачьей организации; не считают себя казаками - по мотивам иной этнической самоидентификации или в случае прямого казачьего происхождения по мотивам отсутствия момента сословности ("нет казака без земли и службы"), неприятия отдельных сторон казачьего движения или особенностей формирования казачьих организаций (например, позиция "казачья служба - только для казаков по происхождению"), восприятие казачества как исторической архаики, по конфессиональным или идеологическим мотивам (приверженность лево- или праворадикальным идеям, плохо сочетающимся с лозунгами казачьего движения). Разумеется, изложенный спектр мотивов и принципов самоидентификации не может быть исчерпывающим, но на наш взгляд, он включает в себя наиболее частые и распространенные.

Нужно заметить, что значимость сословного критерия самоидентификации мизерна, и не только вследствие "наследия советского периода"; в значительной мере она резко снизилась в последней трети XIX в., с началом периода экономической либерализации на казачьих территориях (расширение прав иногороднего населения, утрата казачеством элитных статусных позиций, и т. д.). Критерий самоидентификации "казачества по крови" может показаться надуманным или, как минимум, малораспространенным, но наша практика свидетельствует об обратном - наличии в массовом сознании рудиментов этнической самоидентификации. Так, в ходе исследований 1992 г. в одном из районов края мы столкнулись с интересным феноменом: высоким уровнем интереса населения к процессу возрождения казачества и, одновременно, - практическим игнорированием деятельности местных организаций. И если члены казачьей организации района объясняли ситуацию политической пассивностью сельского населения, то в 2-х близлежащих, исторически казачьих станицах было получено совершенно иное объяснение: "Мы б пийшлы, булы б там козакы... Там тикы кацапив (т. е. русских. - Авт.) с России тай Сибири понабралы...". Впрочем, сегодня проявления этнического критерия самоидентификации возможны только применительно к украиноязычному черноморскому казачеству на основе выраженности т. н. "пэрэвэртня" - украино-русского диалекта. На востоке, территориях линейного русскоязычного казачества, основания для этого критерия значительно менее выражены.

Ситуация осложняется тем, что, как отмечают многие исследователи (8), в сравнении с большинством народов и этносов постсоветского пространства аутостереотипы русских характеризуются значительно большей неоднородностью и расплывчатостью. В историческом плане это является следствием мощных миграционных процессов, на которые титульный этнос РФ обрекала форсированная индустриализация 30-80-х годов; ее следствием являлось возникновение зон "социокультурной пустыни", в пределах которой первые поколения, утратив прежние социокультурные нормы, аутостереотипы, критерии этнической самоидентификации, не обретали новых, оказавшись в даже не враждебной, а просто чуждой социоэтнической и природно-географической среде (9).

На Кубани этот процесс носил очень выраженный характер. Если первая волна интенсивной миграции (последнее десятилетие XIX - первое XX века) при всей своей силе была относительно однородна (в основном исходила из малоземельных и перенаселенных губерний Европейской России), то последующие волны были настолько разнородны, что об установлении общих для социума социокультурных норм и стереотипов не могло быть и речи. Если к этому обстоятельству добавить отсутствие ныне не существующего, но в массовом сознании сохраненного критерия сословности, то становится понятной высокая неопределенность критерия самоидентификации.

Социологической службой "Мониторинг" (10) (г. Москва), проводившей в 1992 ис-следование "Кубанское казачество: социальный, политический, экономический портрет" в рамках общероссийского проекта исследования, численность казаков в регионе определена в 1000000 ? 100000. При этом самоидентификация респондентов (N = 1000) дополнялась анализом статистики, работой с экспертами, методом внешней идентификации. Сопоставление данного исследования с данными опросов, проведенных в декабре 1999 г. в Краснодаре и в Каневском избирательном округе (N = 600 в каждом пункте), показывает следующее. В 1992 г. при ответе на вопрос "Относите ли Вы себя к казачеству?" 27 % респондентов ответили утвердительно, 60 % - отрицательно и 13 затруднились с ответом. В 1999 г. в Краснодаре ответили "да" 12,5 %, "и да и нет" - 13,7 % (в исследовании 1992 г. подобная позиция отсутствовала), ответили "нет" - 68,9 и затруднились ответить - 4,8 %, а в Каневском округе были получены соответственно такие показатели: 13,2; 10,5; 69,3 и 6,3 %.

Если учесть разницу в методиках и во втором случае объединить первые две позиции шкалы (явно выраженное утверждение и менее категоричную его форму), то мы заметим, что данные 1992 и 1999 г. по количеству относящих себя к казачеству респондентов практически идентичны; но в отношении остальной части массива произошли существенные изменения - резко уменьшилась доля затрудняющихся дать ответ на поставленный вопрос, за счет чего возрастает доля отрицающих какую-либо свою причастность к казачеству. Последнее обстоятельство позволяет предположить, что отдельные действия и акции членов казачьих организаций работали на создание отрицательного имиджа, и оттолкнули от движения какую-то долю его потенциальных членов.

Итак, ориентировочно от четверти до 1/10 опрошенных жителей края воспринимает себя как реальную общность, детерминированную объективными факторами: кровным родством, проживанием на исторически заселенных казачеством землях, необходимостью защиты от внешней и внутренней угрозы, духовным влиянием казачества.

В XVIII-XIX вв. казачество было привлекательно для иных сословий и этносов в социально-экономическом плане. Об этом свидетельствует как пестрый этнический состав войск XVIII-XIX веков (наличие в их составе польского, цыганского, албанско-сербского, греческого, бурятского и др. компонентов), так и отсутствие сложностей в формировании казачьих войск и войск, бывших на положении казачьих: Ставропольского калмыцкого, Башкиро-Мещерякского и Крымского татарского войск, Кавказских иррегулярных частей, Туркменского конного дивизиона, Китайского туземного отряда, и т. д. (11). Сегодня же оно стало своеобразной "референтной группой" для достаточно большой категории жителей Кубани. Доля идентифицирующих себя с казачеством на основе абстрактного "самоощущения" (в описанной выше схеме мотивов) довольно высока - практически каждый седьмой в выборке исследования 1995 г. (N = 750). Из опрошенных ответили, что связаны происхождением - 43; считают себя казаком - 15; затруднились ответить - 43 %.

Эти данные не объясняются сиюминутным изменением ситуации, каким-либо резким поворотом в общественном мнении. Аналогичная тенденция наблюдалась и в 1992 г. Респонденты тогда указали следующие мотивы: кровное происхождение - 34 %; возможность чувствовать себя более защищенным в трудное время перемен, распрей - 28; проживание на обжитой казачеством территории - 26; необходимость защиты России от внешней опасности - 26; мода, популярность движения среди местного населения - 25; духовное влияние казачества - 20; необходимость защиты россиян от внутренней опасности - 19; необходимость защиты России и россиян от чуждых нашему духу влияний - 14; влияние родственников, друзей - 13; опасно не примкнуть к казачеству - возможны притеснения со стороны его наиболее активных сторонников - 5; затрудняюсь ответить - 14. Принцип идентификации и самоидентификации по "принципу крови" хотя и находится на первом месте, но набрал 1/3 ответов. Обращает на себя внимание и высокий вес критерия с эмоционально негативным наполнением - объяснение процесса возрождения казачьих традиций конъюнктурным влиянием моды. Заметим, что эти данные относятся к начальному этапу процесса, когда подобные стороны деятельности отдельных организаций еще особенно не проявлялись.

На неоднородность, гетерогенный характер симпатизирующих казачьему движению слоев населения указывают результаты исследования, проведенного в 1994 г. по заказу Крайизбиркома (N = 1250). В ходе проведенного анализа общественно-политических ориентаций кубанского избирателя, в "группах поддержки" различных партий наблюдалась явно выраженная отрицательная связь уровня душевого дохода (Rxy = -0,483) и симпатий к партиям левой направленности в первую очередь КПРФ; та же тенденция, только менее (Rxy = -0,208) выраженная, была присуща и сторонникам ЛДПР. Для "группы поддержки" правоцентристских партий и политиков рыночной направленности была характерна положительная связь признаков - уровень симпатий к ним повышался по мере перехода к различным подгруппам "среднего класса". Правда, следует оговориться, что зависимость не носила строго линейного характера, критерий материального положения не является единственным. Кроме него значимы такие факторы, как возраст, характер труда (в первую очередь - степень включенности в рыночные структуры), и, что является характерной особенностью Кубани, национальность респондента. Что же касается респондентов, указавших на наличие симпатий казачьему движению, связь между этими двумя признаками практически отсутствовала, что свидетельствует о ярко выраженной социальной неоднородности группы.

Такой важный группообразующий критерий, как уровень доходов, практически не значим в формировании "проказачьи ориентированной" группы населения. Полученное распределение хотя и не носит линейного характера (Rxy стремится к нулю), но, являясь бимодальным, отражает определенную зависимость. Распределение симпатизирующих по шести группам, образованным в зависимости от уровня дохода, свидетельствует о некотором превышении численности сторонников в экстремумах шкалы доходов - среди наиболее и наименее обеспеченных слоев населения.

В итоге в "группу поддержки" казачьего движения вошли:

А. Пауперизированные слои городского населения, в первую очередь пенсионеры, видящие в казачестве, с одной стороны, инструмент наведения и охраны порядка, а с другой - тяготеющие к ним по мотивам идеологического порядка (мы имеем в виду близость антирыночных лозунгов казачества относительно частной собственности на землю и характерной для пред- и пенсионных возрастов "прокоммунистической ориентации").

Б. Довольно обеспеченные, "рыночно ориентированные" слои сельского населения, ведущие - большей частью в условиях центральной и юго-западной зон края - фактически микрофермерское хозяйство и симпатизирующие казачьему движению, в отличие от первой группы, по мотивам "генеалогической самоидентификации".

С точки зрения организационно-структурной, "мозаичный" состав сторонников какого-либо отдельного движения, партии или даже неоформившегося политического направления свидетельствует в первую очередь о расплывчатости политических ориентиров, слабости (вплоть до отсутствия), консолидирующей сторонников идеологической базы. С точки же зрения практики партийного строительства, эта ситуация двояка: выгодна в плане тактическом, в краткосрочной перспективе; потенциально неблагоприятна с точки зрения стратегических перспектив. Подобные, если перефразировать терминологию Л. Н. Гумилева, "политические химеры" возникают под воздействием сиюминутных политических факторов и носят большей частью выраженные авторитарно-харизматические черты. В краткое время они могут мобилизовать значительное число сторонников, но эта группа, при высокой численности, характеризуется невысокой стабильностью, и способна, при изменении политической ситуации, перетекать в ряды сторонников иных субъектов политического пространства, для которых характерны более явно выраженные идеологические установки и политические программы.

В другом исследовании 1994 г., посвященном реальной роли и потенциальным перспективам казачества в политической жизни края ("Роль казачьих организаций в политической жизни г. Краснодара и перспективы их участия в выборах депутатов ЗСК" - по заказу АО "Кубрисинвест", руководитель исследования - М. М. Кириченко, N = 770), отмечены следующие закономерности. Активное вхождение казачьих организаций в общественно-политическую жизнь края в той или иной мере положительно оценивали около половины (50,7 %) опрошенных. На отрицательное отношение указало менее 1/5 (19,4 %). Еще 5,3 % не дали ответа на предложенный вопрос и 25,3 % отметили равнодушно-безучастное отношение ("мне все равно - что они есть, что их нет"). Однако признавать половинную долю электората ориентированной на казачество было бы поспешно. Благожелательное отношение к "вхождению казаков в общественно-политическую жизнь края" существенно завышено за счет того обстоятельства, что значительной группой респондентов этот процесс воспринимался не как социально-политический феномен, а всего лишь как появление казаков как таковых, вне сферы политической деятельности. Первое, что следует отметить, это то, что значительная доля из тех, кто положительно оценил казачье движение, отнеслось к нему узкофункционально, воспринимая его как могущий быть полезным для общества инструмент административно-политического управления, армейский резерв, и т. п. Об этом свидетельствовало и то обстоятельство, что весьма большой (1/2 массива опрошенных) набор позитивных оценок в вопросе об общем отношении к казачьему движению соседствовал с отрицательным (X = -0.072) значением среднего арифметического в вопросе "Законодательное Собрание края должно уделить внимание решению вопроса об участии казачества в органах власти".

Респондентами ряд целей и задач казачьего движения - наведение порядка в общественных местах, контроль миграции, военно-патриотическая работа с молодежью - были восприняты весьма положительно, но данная группа при этом не склонна воспринимать стратегические цели казачества. Иными словами, если эта группа и рассматривала казачество как социально благоприятный феномен, как стабилизирующий фактор в общественно-политической жизни края, то лишь только в той мере, насколько казачье движение представлялось функционально полезным инструментом. Группа, указавшая на позитивное к казачеству отношение состоит на 4/5 из русских, но помимо этого, в нее вошли: 7,7 % армян, по 4 % адыгов и украинцев и 6,4 % лиц иных национальностей. Но в неславянской группе опрошенных умеренно-благожелательное отношение к казакам соседствует с полярными - крайне резкими - высказываниями в их адрес. Вполне естественно, что первого рода высказывания (от нейтральных до благожелательных) характерны в основном для представителей неславянских христианских народов (армяне, грузины, немцы, осетины) и неславянских нехристианских этнических групп, имеющих длительный исторический опыт сосуществования, совместного проживания и экономической кооперации с русскими (башкиры, волжские татары). Весьма большая доля (2/3 от всех лиц, указавших на благожелательное отношение к казачьему движению как таковому) отнесла к разряду малосущественных проблему "Решение вопроса об участии казачества в общественной, политической жизни края". Ситуация достаточно естественная, если учесть нейтральный характер (иная формулировка исключалась) позиции. Как существенную, подлежащую первоочередному рассмотрению властными структурами эту позицию отметили менее 15 % опрошенных - что значительно меньше вышеотмеченного уровня позитивного отношения к казачьим организациям в целом.

x - отнесены к "проказачьи ориентированной" группе.

Поэтому в ходе обработки мы вынуждены были сделать корректировку массива - выделить группу явно "проказачьи ориентированных" респондентов, используя хорошо испытанный в социологии (12) метод "логического квадрата". Выделенная группа оказалась уже значительно меньше упомянутой 1/2 респондентов с позитивным отношением к казачеству ? 19,8 %. В ней доминировала радикально настроенная молодежь (около 50 % - в возрасте до 30 лет) с высоким образовательным цензом (1/3 - высшее образование). Разумеется, неславянское население в ней полностью отсутствовало. Симпатии к казачьим организациям оказались, во-первых, значительно шире, нежели готовность поддерживать программно-политические требования казачества. Позитивное отношение, выраженное в адрес казаков, вовсе не означало автоматической готовности голосовать за них на выборах; во-вторых, такая группа "слабой поддержки" (численно более широкая, чем выделенная по логическому квадрату) формируется на базе весьма различных социальных и социопсихологических типов. Перечислим основные с краткой характеристикой ведущего мотива.

А. Державно-патриотически ориентированная часть интеллигенции (в основном - гуманитарной), воспринимающая казачество как неотъемлемую часть процесса национального пробуждения России. Группа весьма неоднородна, в ее составе наличествуют подтипы от умеренных националистов до, условно говоря, "сегодняшних евразийцев", склонных к рассмотрению всех входивших ранее в социальное пространство Российской Империи и СССР народов с точки зрения духовного синтеза Востока и Запада независимо от степени выраженности у них симпатий к славянским народам России. В выстраиваемых ими идеологемах евразийского противостояния "атлантической ментальности" казачество, в их понимании, играло одну из ведущих ролей. Впрочем, различия между евразийством и национализмом (как красным, так и коричневым) на уровне конкретных установок и деятельности рядовых членов организаций практически исчезают, представляя собой феномен единства целевой установки при разности в средствах ее достижения (13).

Б. Часть лиц пожилого и среднего возрастов, ориентированных на примитивизированные формы коммунистической идеологии в духе уравнительно-принудительной регламентации. Их симпатии связаны с такими требованиями (действиями) казачьих организаций, как протест против проникновения на Кубань "иноязычных нуворишей", передачи земли в частную собственность, с акциями по силовой регламентации цен на рынках, а также с позитивным восприятием казачьих лозунгов защиты колхозов как квазиобщинной формы земельной собственности.

В. Молодежная мужская подгруппа 18-25 лет преимущественно с невысоким образовательным цензом. Не являясь членами организаций, даже лишь отдаленно будучи знакомы с целями движения, члены этой подгруппы привлечены красочностью символики, решительно силовым имиджем и "силовой аурой" движения в целом.

Г. Значительная по численности группа лиц, озабоченных криминогенной ситуацией. В ее состав входят в основном люди преклонного возраста, однако имеется и существенная прослойка лиц других половозрастных характеристик, перенесших какие-либо посягательства со стороны криминальных структур или мелкого хулиганья. Последние гораздо более ориентированы на варианты внесудебных форм решения вопроса криминогенной ситуации, форм, реализуемых негосударственными структурами. В этой группе также преобладают женщины.

Кроме того, часть этой группы составили, по наблюдениям интервьюеров, и лица, имевшие негативный опыт (некриминального порядка) общения с правоохранительными органами. В казачестве эта группа респондентов видит возможность появления альтернативных правоохранительных структур.

Д. Русское (славянское) население из числа мигрантов из ближнего зарубежья. Для них характерно восприятие казачества как гаранта возможной компенсации ущемления прав славянского населения в республиках Средней Азии и Закавказья, Северного Кавказа.

В целом, симпатии к казачьему движению на сегодняшний день детерминированы не столько фамильными традициями или тем, что принято обозначать "исторической памятью", сколько тем обстоятельством, что индивидом движение воспринимается как форма коллективной соорганизации перед лицом внешней угрозы. На местах, на муниципальном уровне это восприятие усиливают такие факторы, как отсутствие гарантий личной безопасности со стороны правоохранительных органов и исполнительной власти, коррумпированность ветвей власти, состояние экономики города/района.

С точки зрения рассматриваемого нами вопроса - перспектив создания гражданского общества в России, наращивания опосредующего Государство и Личность "третьего сектора" - казачьи общественные объединения и организации в ряду всех прочих представляются наиболее перспективными на Юге России в целом и Кубани в частности. В пользу их перспективности свидетельствует ряд обстоятельств. Во-первых, численная значимость входящих в движение организаций, а также группы потенциальной поддержки. Последняя сильно варьируется не только при сравнении городской и сельской местностей края, но даже по отдельным территориям внутри основных зон края; но в большинстве случаев она существенно перекрывает численность реальных членов организаций.

Во-вторых, характер отношений казачьих организаций и объединений с государственными институтами. Несмотря на подчеркиваемую лидерами казачьего движения неудовлетворенность установившейся системой отношений, казачество имеет весьма тесный контакт и опыт сотрудничества с законодательной и исполнительной властью всех уровней, включенности в деятельность отдельных государственных структур. Высказывавшиеся ранее радикальные заявления о необходимости полной этатизации казачества, превращения его в один из государственных институтов на сегодняшний день практически сошли на нет; их нереальность осознана не только рядовыми членами организаций, но и озвучивавшими их лидерами. Тем не менее, отступая от строго юридических, уставных формулировок, на наш взгляд, казачьи организации правомерно обозначить как добровольные объединения граждан, имплицитно или эксплицитно ставящие основной целью своей деятельности совершенствование функционирования ряда государственных институтов. В этом моменте заключено основное их отличие от всего спектра прочих общественных организаций, общественных и политических движений. Таким образом, внутренне, in posse, казачье движение являет собой ту самую демаркационную между Индивидом и Государством "третью силу", в которой сливаются индивидуализированное, "очеловеченное" государство и homo civitatis.

В-третьих, характеристики движения. Выше неоднократно отмечался двойственный характер факта вовлечения в ряды какой-либо партии, движения и т. п. представителей разнородных половозрастных, социопрофессиональных групп. Казачье движение в немалой мере подвержено влиянию этого фактора, но он несет в себе возможность не только негативных, но и позитивных перспектив. В частности, казачьи организации в отличие от большинства узконаправленных по целям деятельности и характеристикам своих членов общественных объединений обладают не только более широкой, но и более социально разноплановой социальной базой, что в немалой степени облегчает их деятельность.

В-четвертых, будучи традиционно, исторически привязано к сельской местности ка-зачье движение и его организации с большей легкостью вовлекают в свои ряды либо в деятельность представителей управления сельхозпредприятиями. Для Юга России этот момент особенно важен, если учесть, что агропроизводство является основой экономики и имеет неизмеримо большую роль, нежели в других регионах. Движение способно, таким образом, формировать на уровне местных элит значимые группы "агентов влияния" и каналы воздействия на субрегиональную и региональную политику.

Из всего сказанного нами выше о перспективности казачьего движения на Юге России для формирования гражданского общества вовсе не следует, что оно призвано в рамках данных территорий явиться основным фактором этого процесса. Нам ни в коей мере не хотелось бы быть понятыми подобным образом.

Во-первых, хотя бы потому, что столь сложный процесс многомерен и динамичен, и, как во всех сложных динамических системах, значимость отдельного элемента системы определяется не только и не столько его характеристиками, сколько наличными комбинациями и взаимодействиями с иными элементами системы (т. н. "кумулятивный эффект").

Во-вторых, значимость казачьего движения строго локальна, и за пределами четко определенных территорий его авторитет не только снижается, но и может вызывать резко негативную реакцию. Это относится не только к неказачьим территориям, но может проявляться в той или иной мере и в рамках исторически войсковых земель и определяться сложившейся этнодемографической структурой населения, а также реальной конкретикой деятельности местных организаций.

Наконец, выше нами было достаточно много сказано об идеологической и социальной неоднородности движения. Степень активности организаций, а соответственно, и их авторитет на отдельных территориях определяются человеческим, точнее - личностным фактором, а также набором других ситуативных моментов.

Место и роль казачьего движения в становлении гражданского общества, таким образом, сложно описать с достаточной мерой определенности - хотя бы потому, что на этот процесс будут одновременно оказывать влияние многочисленные разнонаправленные, тормозящие и активизирующие, уводящие в ту или иную сторону политического спектра факторы с разной силой воздействия. В этом отношении процесс дальнейшего интегрирования казачьего движения в гражданское общество будет - хотя мы признаем всю рискованность естественнонаучных аналогий в социальном анализе - соответствовать второму закону Ньютона, связывающему изменение скорости с массой объекта (в нашем случае численностью и степенью гомогенности группы) и силой внешнего воздействия (равнодействующей векторов одновременно приложенных сил). И процесс будет носить явно выраженный гетерономный характер, что на сегодняшний день не позволяет вынести какое-либо определенное заключение относительно характеристик этого движения. Дать конкретный ответ на эти вопросы способен лишь один фактор исторического процесса - время...

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ:

1. Голенкова З. Т. Гражданское общество в России // Социол. исслед. 1997. ? 3. С. 25.

2. Казачьи войска. Краткая хроника казачьих войск и иррегулярных казачьих частей. Репринт. [Б. м.]. "Дюрваль", 1992. С. 111.

3. Бондарь Н. И. Кубанское казачество (этносоциальный аспект) // Кубанское казачество: история, этнография, фольклор. М., 1995. С. 5-48.

4. Интересный обзор источниковой базы см. в: Т. Таболина. Основные направления изучения казачества // Возрождение казачества: надежды и опасения. М., 1998. С. 39-79.

5. Казачий словарь-справочник. Кливленд, Огайо. 1966. ТТ. 1-3[Репринт].

6. Донцов С. Казачество в постсоветской России // Возрождение казачества: надежды и опасения. М., 1998, С. 29.

7. См.: Социология в России. М.: Изд. ИС РАН. 1998. С. 504-508, 545-569.

8. Солдатова Г. У., Шайгерова Л. А., Шлягина Е. И. Нарушения этнической идентификации у русских мигрантов // Социологический журнал. 1994. ? 3. С. 150-156.

9. Голубцова Е., Буровский А. Хакасия: идеология и ландшафты // Acta Eurasica. 1995. ? 1. С. 32-45.

10. Кубанское казачество: социальный, политический, экономический портрет. Экспресс-отчет. Краснодар, 1992. С. 30. [Репринт].

11. Казачьи войска. Краткая хроника казачьих войск и иррегулярных казачьих частей. Репринт. [Б. м.]. "Дюрваль", 1992. С. 459.

12. Человек и его работа / Под ред. А. Г. Здравомыслова, В. П. Рожина, В. А. Ядова. М.: Мысль, 1967.

13. См.: Урханова Р. Евразийцы и Восток: прагматика любви? // Acta Eurasica. 1995. ? 1. С. 12-31; Малашенко А. Русский национализм и ислам // Acta Eurasica. 1996. ? 2. С. 98-112.

2001 г.